В Усть-Нере, в краеведческом музее, в комнате, посвященной сталинскому ГУЛАГу, висит огромная карта Советского Союза. Она усеяна большими черными точками от Мурманска до Чукотки, от Средней Азии до Дальнего Востока. Каждая точка — лагерь. Вся страна в то время единый большой лагерь.
Цитата из книги Александра Солженицына (произведение «Архипелаг ГУЛАГ): «А Колыма была самый крупный и знаменитый остров, полюс лютости этой удивительной страны ГУЛАГ, географией разодранной в Архипелаг, но психологией скованной в континент, почти невидимой страны, которую и населял народ зэков. Архипелаг этот чересполосицей иссек и испестрил другую включающую страну он врезал в ее города, навек над ее улицами — и все же иные совсем не догадывались, очень многие слышали что-то смутно, только побывавшие знали все».
Наш родной Оймяконский район — родом из того страшного Архипелага. Само появление здесь первооткрывателей, строительство поселков, дорог было связано со сталинизмом, использовавшим методы освоения новых земель и залежей полезных ископаемых с помощью массовых репрессий, дававший дармовую рабочую силу.
На этой же карте — 32 лагеря. Что ни поселок — то лагерь, а кое-где и несколько. Первые лагеря (женский и мужской) появились на прииске «Индигирский» (Атка, Бурустах). Был образован большой лагерь на Делянкире, с которого на территории Оймяконья началось строительство трассы, сначала до Усть-Неры, потом до Углового и Аляскитового. Вдоль трассы через каждые 5-10 километров становились лагерные пункты, где находились рабочие-заключенные. Они готовили чурочное топливо для газогенераторных машин, следили за дорогой. После «Индигирского» возникли лагеря на Балаганнахе, два закрытых и один открытый лагерь в Усть-Нере. «Юбилейный», «Партизан», «Панфиловский» «Победа», «Нелькан», «Маршальский», «Куйдусун» — названия не приисков, а лагерей.
Все бывшие рабочие поселки (кроме Хатыннаха и Нерского) построены руками заключенных. «Юбилейный» — в 1949 году, в честь 70-летнего юбилея Сталина. Такие «подарки» получал вождь.
Есть что-то мистическое в том, что исчезли эти поселки с карты также быстро и жестоко, как появились. История мстит людям — нельзя строить счастье на костях соотечественников.
ГУЛАГ не берег свою дармовую рабочую силу, начальники были уверены, что при необходимости всегда найдутся новые заключенные. Больше заботились о соблюдении международного престижа.
Известна история парохода «Джурма», который возил заключенных из Владивостока на Колыму. В 1939 году там случился бунт, заключенные- уголовники (их возили вместе с политическими) из трюма добрались до коптерки, разграбили ее и подожгли, может быть, даже в надежде. В этот момент пароход шел близ Японии, рядом сновали японские суденышки. Увидев, что из «Джурмы» валит дым, японцы предложили свою помощь. Конвоиры отказались и даже не открыли люков. Отойдя от японцев на недосягаемое расстояние, десятки трупов, задохнувшихся в запертом трюме от дыма людей, выбросили за борт, а обгоревшие испорченные продукты использовались на пайку для заключенных.
В редакции улусной газеты «Северная заря», в красной «Литературной папке» хранится стихотворение нашего земляка Дмитрия Яковлевича Клишина, который писал в посвящении В. И. Федяеву:
Помнишь на «Джурме» мы в трюме лежали…
Помнишь, по трапу нас гоняли как скот;
Помнишь, как мы без воды изнывали;
Спазмой сжимало нам сердце и рот.
Вот воспоминания заключенного Тиряхтяха, добывавшего золото. «Это страшное место. Нас гнали зимой по этапу. Сначала было 450 человек, добрались до места 70. К весне нас осталось совсем мало.»
По воспоминаниям бывших «политических» заключенных, чудом выживших здесь, Колыма была не только полюсом холода, но и «полюсом жестокости» всего Архипелага. Среди тех «колымчан», кто сумел написать эти страшные мемуары Варлам Шаламов, сидевший на прииске «Партизан», на Черном озере, в Аркагале; Евгения Гизбург, О.Слиозберг, И.Суровцева. Н. Гранкина и другие.
Шаламов был впервые арестован еще в 1929 году за распространение ленинского завещания «Письма к съезду», отсидев тогда три года на Северном Урале. Сюда он попал во время своего второго срока, будучи арестованным в новогоднюю ночь на 1 января 1937 года. В наших местах Шаламов «сидел» до 1952 года, потом еще два года он провел здесь в качестве «вольного». В 1956 году он был полностью реабилитирован. По воспоминаниям выживших свидетелей, тех, кто не замерз, не погиб на этапе, могли запросто и ни за что расстрелять. Рабочий день летом продолжался 14 часов, выходных у зэков вообще не было. Зимой морозы в 45 и 50 градусов признавались годными для работы, только с 55 градусов давались «актировки». Но многие зэки говорят, что градусника в лагере никогда не видели, а некоторые начальники выгоняли на работу в 60º (план есть план).
Солженицын пишет о расстрелах в лагерях Колымы, которые часто совершались под грохот трактора: «Многие лагпункты известны расстрелами и массовыми могильниками: и Оротукан, и ключ Полярный и Свистопляс, и Аннушка, и даже совхоз «Дукча», но больше других знамениты этим прииски «Золотистый» и «Серпантинка». На «Золотистом» выводили днем бригады из забоя — и тут же расстреливали к ряду… Трупы не хоронили, они в мае разлагались — и тогда уцелевших доходяг звали закапывать их — за усиленный паек, даже и со спиртом. На «Серпантинке» расстреливали каждый день 30-50 человек под навесом близ изолятора.» Один из фактов, характерных для психологии ГУЛАГа: в 1954 году, уже после смерти Сталина, на «Серпантинке» открыли промышленные запасы золота, о которых раньше не знали. Стали добывать, причем в буквальном смысле между человеческими костями.
Вот цитата другого неназванного свидетеля расстрелов в лагерях: «Много месяцев, день и ночь, на утренних и вечерних проверках зачитывались бесчисленные расстрельные приказы. В 50-градусный мороз музыканты из бытовиков играли туш перед чтением и после чтения каждого приказа. Дымные бензиновые факелы разрывали тьму… Папиросная бумага приказа покрывалась инеем и какой-нибудь начальник, читающий приказ, стряхивал снежинки с листа рукавицей, чтобы разобрать и выкрикнуть очередную фамилию расстрелянного».
Ровно на полпути от Магадана до Усть-Неры находится населенный пункт Оротукан. Свидетельство человека, побывавшего там зимой 1937-1938 года: “Деревянно-парусиновый поселок, то есть палатки с дырами, но все ж обложенные тесом. Приехавший новый этап, пачка новых обреченных на следствие, еще до входа в дверь видит: каждая палатка в городке с трех сторон, кроме дверной, обставлена штабелями окоченевших трупов: (это не для устрашения. Просто выхода нет, люди мрут, а снег двухметровый, да под ним вечная мерзлота). А дальше измор ожидания… Бань нет, прогулок тоже. Зуд по телу. Все с остервенением чешутся, все ищут в ватных брюках, телогрейках, рубахах, кальсонах — но ищут не раздеваясь, холодно. Крупные белые полнотелые вши напоминают упитанных поросят — сосунков. Когда их давишь — брызги долетают до лица, почти- в сукровице… Как было скучено в бараке — и вот редеет, редеет. Через сколько-то недель остатки барака выгоняют на внешнюю перекличку. На непривычном дневном свете они видят друг друга: бледные, обросшие, с бисерами гнид на лице, с синими жесткими губами, ввалившимися глазами. Идет перекличка по формулярам. Отвечают еле слышно. Карточки, на которые отклика нет, откладываются в сторону. Так и выясняется, кто остается в штабелях…»
В том же Оротукане вместо печки в бараках стояли бензиновые бочки, в день отпускалось одно ведро угля, но прорваться погреться было нелегко (в камере не меньше 250 человек). Изнутри полотнище было покрыто толстым слоем инея. Мест на нарах не хватало, по очереди то лежали, то ходили. В день полагалось 300 граммов хлеба, миска баланды, иногда — кусочек трески. Воды не было, давали кусочками лед…
Саму трассу из Магадана на северо-запад — в район, где теперь находится Усть-Нера, строить начали в 1932 году. До Усть-Неры 1056 километров. Каждый на костях и на крови. Плюс 176 таких же страшных километров до Аляскитового. Трассу до Аляскитового закончили в 1947 году. Здесь добывали вольфрам, обогащали его на специальной фабрике и отправляли в Магадан.
Вольфрам уходил, зэки оставались навсегда. Позже появилась песня:
Будь проклята ты, Колыма,
Что названа черной планетой.
Сойдешь поневоле с ума-
Отсюда возврата уж нету.
В 1937 году возник поселок Усть-Нера. «Ни одна лагерная зона не может существовать сама по себе, — пишет Солженицын, — близ нее должен быть поселок вольных. Иногда этот поселок при каком нибудь временном лесоповальном лагпункте простоит несколько лет — и вместе с лагерем исчезнет. Иногда он вкоренится, получит имя, поселковый совет, подъездную дорогу и останется навсегда.» Так и остался навсегда поселок Усть-Нера. Кто жил здесь за «колючкой» с бараками, вне лагерей? Лагерные офицеры и их семьи. Производственное начальство — партийные руководители, организаторы, специалисты, инженера. Вохра — военизированная охрана. Надзиратели со своими семьями. Бывшие зэки — освободившиеся из устьнерских или соседних лагерей, кому некуда больше идти — они тоже остаются здесь.
Отношения вольных и заключенных были своеобразными. Сдружившись с зэками, «вольняшки» делали для них многое из того, что на самом деле запрещалось лагерным режимом: бросали письма зэков «без права переписки» в почтовые ящики, продавали вещи зэков на толкучке и, взяв себе деньги, приносили зэкам еды, проносили в лагерь водку.
Покойный ныне Петр Васильевич Шмаков с «Победы» в 1997 году рассказывал журналистам «Северной зари» о том, как жены начальников иногда сидели возле скруббера и за каждую лишнюю тачку породы выдавали заключенным премию то пачку махорки, то банку какого-нибудь залежалого джема. В те годы все делалось вручную: «когда приехали мы с бабкой — геологиней моей, ничего здесь не было. Идешь с работы, тащишь на себе дрова. Работали больше на тачках, бочка-скруббер была деревянная. Проходнушка была сделана из дерева и матами застелена. Один ведерко таскает, ссыпает в проходнушку, другой его «буторит». И так по 50 килограммов в день давали.»
Усть-Нера, Ольчан, Нелькан, «Победа». «Панфиловский», «Разведчик», Аляскитовый и все другие известные нам прииски и поселки кровавыми вошли в рукопись ГУЛАГа. Как охарактеризовать поступок одного зэка, например, с Ольчана, бежавшего из лагеря — неизвестность, навстречу явной смерти? Звали «ольчанского беглеца» — Вячеслав Безродных. Едва выписанный из тюремной больницы, слабый после болезни, он связал два бревна и на них по Индигирке, один, почти без еды, уплыл в Северный Ледовитый океан. Только там, уже в открытом море, его нашли, полуживого, и вернули зимником в тот же Ольчан. И на «Победе» был аналогичный случай. В 1945 году (всего через два года после возникновения лагеря) не
сколько офицеров-власовцев попали на конвоиров, обезоружили и застрелили их, а потом ушли с винтовками за сопки.
Все тот же Солженицын рассказывает о том, как помогали беглецам из лагерей местные жители — якуты. Коренные жители, они прекрасно знали местность и некоторых зэков отводили на оленях вплоть до Хабаровска. Дорога отсюда до юга Сибири занимала примерно девять дней. Правда, потом несколько раз беглые, из тех же лагерей уголовники платили коренным жителям черной неблагодарностю — грабили их в дороге, чаще ближе к концу пути. Поэтому в поздние годы (40-е и 50-е) якуты намного осторожнее относились к беглецам и предпочитали с властью не связываться.
«Стол заседаний стал кровавый плахой.
Срам покрывал, как струпья, всю страну.
Но Сталин умер, и Твардовский плакал
И выплакал о партии строфу.
Юродствовало время, нас калеча,
Мы прозревали в спешке на ходу»,-
писал Евгений Евтушенко о том времени.
И в том же стихотворении — о человеке, приоткрывшем завесу над страшной тайной:
«И в оттепель» мы жили не в тепле.
Мы сами себе были тормозами,
Когда от страха ночи примерзали
К той, якобы оттаявшей земле.
Как остров правды в мерзлой луже лжи
Был «Новый мир», окованный морозцем,
И бывший зэк стал первым правдоносцем
О тех, кого в ГУЛАГе жрали вши. «
«Конечно, мы не теряли надежды, — пишет Солженицын в «Архипелаге», что будет о нас рассказано: ведь рано или поздно рассказывается вся правда обо всем, что было в истории. Ход истории всегда поражает нас неожиданностью, и самых прозорливых тоже. Не могли мы предвидеть, как это будет; безо всякой зримой вынуждающей причины все вздрогнет и начнет сдвигаться, и немного, и совсем ненадолго бездны жизни как будто прираспахнутся и две три птички правды успеют вылететь прежде, чем снова надолго захлопнутся створки.»
Орган политического отдела, устьнерская газета «Новый Север» это первое название «Северной зари») 5 марта 1953 года опубликовала правительственное сообщение о болезни Председателя Совета Министров СССР и Секретаря ЦК КПСС товарища Сталина. То, что одинокому старику на Кунцевской даче «помогли» уйти из жизни его «друзья и соратники» сегодня мало кем оспариваемый исторический факт. Но даже не оказав ему первую медицинскую помощь 1 и 2 марта, надеясь на его скорую смерть, товарищи из Политбюро во главе с Берией подстраховались, приняв решение ежедневно публиковать во всех газетах Советского Союза и по радио «медицинские бюллетени о состоянии здоровья товарища Сталина».
Смерть одного лишь человека резко разворачивает политическую ситуацию в стране. А в лагерях с тревогой и надеждой вслушиваются в сообщения радио из Москвы. Очередные слухи об амнистии, но сколько раз они оказывались ложными… Подшивка «Северной зари» хранит крохотный, в четверть печатного листа, «Производственный бюллетень культурно-воспитательного отдела» от 31 марта 1935 года. Наверху предостерегающая надпись «За пределы подразделения не выносить!» Текст напечатан только с одной стороны, оборот белый. Все содержание листка Указ Президиума Верховного Совета СССР об амнистии. Из мест заключения освобождаются люди со сроками меньше 5 лет, женщины, имеющие детей до 10 лет, беременные женщины, несовершеннолетние до 18 лет, мужчины старше 55 и женщины 55 лет. «Политические» под эту амнистию не попадают. Их время еще не наступило.
Но проклято освобождение под безработным небом Архипелага, и только еще хмурей станет небо над тобою на воле.
Если арест — удар мороза, по жидкости, то освобождение робкое оттаивание между двумя морозами… твой оливково-мутный паспорт, которому так призвал завидовать Маяковский, — он изгажен тушью 39-й паспортной статьи. По ней ни в одном городке не пропускают, ни на одну хорошую работу не принимают. В лагере зато пайку давали, а здесь нет». Так пишет Солженицын.
Газета «Новый Север» от 1 апреля 1953 года (на следующий день после публикации Указа) дает целую полосу писем устьнерских заключенных под общей шапкой: «Указ об амнистии проявление заботы о советском человеке!» При этом заключенные называются в газете словом «производственники», а название подразделения (отряд барака, лагерного пункта) именуется не номером и даже не названием, а по фамилии начальника: «подразделение, где начальником товарищ такой-то».
«Значительная часть производственников, узнав об Указе, резко повысили процент выполнения технических норм», сообщают Игнатьев и Божко «из подразделения, где начальником тов. Кривонос».
«Я работаю старшим кочегаром на энергкомбинате, пишет «производственник» Хмелевский. — На протяжении двух лет за свою работу на производстве и в поведении в быту всегда имел оценку «особо отлично» . Я обещаю, что буду работать еще лучше и отдам все свои силы, чтобы оправдать высокую честь -быть полноправным гражданином Советского Союза».
Почему амнистированные, как правило, не торопятся покидать прииски?
Они свободны, но обещают «работать еще лучше» здесь же на месте.
«Новый Север» от 12 июля 1953 года публикует перепечатку статьи из «Правды»: «Несокрушимое единение партии, правительства, советского народа». Но там не столько о «несокрушимом единении» сколько о Берии, который «перешел дорогу» борющимся за власть в Кремле группировкам:
«Разоблаченный ныне враг народа Берия различными карьеристскими махинациями втерся в доверие, пробрался к руководству. Если раньше его преступная антипартийная и антигосударственная деятельность была глубоко скрытной и замаскированной, то в последнее время, обнаглев и распоясавшись, Берия стал раскрывать свое подлинное лицо — лицо злобного врага партии и советского народа. Заодно на Берию списывают и «временные трудности» с продовольствием в стране: «Как теперь установлено, Берия под разными вымышленными предлогами всячески тормозил решение важнейших неотложных вопросов в области сельского хозяйства. Это делалось для того, чтобы подрывать колхозы и создать трудности в продовольственном снабжении страны».
Все это слышат по радио заключенные всей страны. У зэков своя реакция, о которой не пишут газеты — органы политических отделов. Наконец-то, все прояснилось: все ошибки будут исправлены, теперь начнут отпускать не только уголовников по амнистии, но и политических. Во всем виноват Берия, теперь его нет, справедливость будет восстановлена. Но как долго, как долго пришлось еще ждать победенским, устьнерским, нельканским, ольчанским заключенным реабилитации и освобождения! Усть-Нера росла вместе со своими лагерями, получив в 1954 году статус районного центра. В «Северной заре» за 1955 год уже нет ни слова о «производственниках», «подразделениях», тем более — о зонах и побегах из них.
Несмотря на послабление режима и в 1955-м, и в более поздние годы, заключенных в Усть-Нере было еще очень много.
…В сентябре 1996 года в Магадан, Усть-Неру на место, где был Аляскитовый, приезжал корреспондент газеты «Вашингтон пост». Он собирал материал для публикаций на тему сталинских лагерей. Вместе с членами усть-нерского общества «Мемориал» американец увидел здесь то, что для любого устьнерца не является секретом.
Безмолвный свидетель — лес на 6-м километре Магаданской трассы хранит останки тех, кто раньше были людьми. В том самом месте сначала хотели строить Усть-Нepy. Там был лагерь, рядом медсанчасть.
Елена Бадаева
Источник:
Мой край, воспетый музой страдания и любви : (по материалам литературно-краеведческого музея Томторской средней школы имени Н. М. Заболоцкого-Чысхана) / [сост. М. П. Боярова]. — Якутск : Бичик, 2009. — 206, [1] с. : ил., портр.; 21 см.; ISBN 5-7696-2334-9 (в пер.) : 500
Усть-Нерская районная библиотека.
Фотографии из фондов:
Литературно- краеведческого музея Томторской средней школы имени Н.М. Заболоцкого-Чысхаана Оймяконского улуса Республики Саха (Якутия).
